МОША ИЗ БЕССАРАБИИ (рассказ) -- глава 1

Перепечаев А.А.

Михаил Михайлович Марабеля, по прозвищу Моша, не любил, когда с ним заводили разговоры о долгах, несмотря на то что долгов он не возвращал. Никогда и никому.

Это был среднего роста, коротко стриженый, круглолицый, плотного телосложения парень, которому за сорок – этакий бодрячок: Я, собственно, с большим нравственным грузом до Вас, имею, короче, дело. Ступал он вразвалку, с напускной неторопкостью, с намёком на вхожесть свою в высоковатые провинциальные кабинеты, забирая градус задумчивости несколько выше, чем следовало. Не запивашка, не трезвенник, на здоровье не жаловался, но подозревал... После всеночного кутежа имел вид подрумянившегося огурчика, обуреваемого идеей заём… подзанять.

В его родственниках до четвёртого колена состояли липоване да молдаване. Мать хохлушка, ну, сестра у него болгарка, брат гагауз... В окраинском паспорте шлёпнули «окр» -- осознал себя окром: привыкши был соглашаться, не спорить почём зря.

Зла на него не держали, ибо долга не отрицал, не скрывался от своих кредиторов, не обижался, когда его били. После принятого удара в живот, смотрел в глаза благодетелю своему, кивая-поддакивая -- да-да, мол, да-да, да-да… Что Вы говорите?! Не может быть! Ну, это ж надо такому случиться! Понимаю, понимаю… Сочувствую, очень я Вам сочувствую -- читая слова в уме. В обратном порядке. Вдруг слово какое читалось забавно -- не усмехался. Ни-ни, боже упаси! Игра в слова для Михаила Михайловича не была развлечением! Михал Михайлыч уважал своего кредитора, сторонних мыслей и близко не подпускал! О слове! О слове! Справа налево. Строжайше справа налево!

Своё прошлое… иль так ему только мерещилось… Толпились длинные тени – языческий бубен звучал… Кособокие хутора, священники босоногие, паства, шлёпанье стоп по пыли… Тревожный гудок паровоза --- запах сирени, бульвар… Сапоги со скрипом, брюки навыпуск, женские каблучки… Кажется, слышал он где-то оркестр духовой, модную песенку «Рио-Рита» на патефоне… А когда, наконец, он родился – кричали «Ура», шагал праздничный Первомай с красными транспарантами, пело радио: «Ландыши – ландыши…» По историческим меркам пело оно не долго.

Опала с клёнов листва, пахнУло увядшей геранью… Объявились сорочки-вышиванки, заполыхали книжные костры на библиотечных задворках – потянулись праздничные процессии к подножию кровожадных идолов: пустые портретные рамки, стеклянный всепроникающий взор...

Знал он Моша, соглашался: черти в аду истосковались по настоящему делу, тащат дровишки к котлу, мешалкой смолу воротят -- с стараньем! Приуготовляют они -- бр-р-р...  Понимал, не надеялся: коль-ежели стукни в дверь к нему тётка с острою косою, об Марабельке-грешнике, про льготный режим кипенья -- не похлопочут, не-а, не похлопочут... Земные хлопоты о нём на себя кто взвалит? То-то, увы, и оно -- уж никто! Столица Ку находится далеко, душами там ведают сектанты разные, улыбчивые колдуны, истерички со стажем,.. этнократия на местах того и гляди переменит идею... по команде сверху. И не важно с какого «верху», лишь бы оно по начальству шло.

Кое-кто убеждён, что человек зря прожил день, ежели хоть разок в течение оного не подумал о смерти, ибо человек, помнящий о небытии, рад восходящему солнцу, новому дню, благодарит судьбу за…

Моша не увлекался «французскими учениями», зато обладал быстротою ума в карты и домино, привычкой молниеносного смахивания денег со стола. Эту сторону дела опустим пока, отметим лишь главное: названные выше таланты сыграли с ним злую шутку. В итоге Михаил Михайлович лишился привычки клокотать гортанное «О!» по прочтении некоторых абзацев в газете, слюнявить огрызок химического карандаша и, сгорбившись, подчёркивать газетные строчки, возбуждавшие то самое «О!» …ломать грифель на ключевом самом важном слове. Читая прессу, не поднимает он толстый свой палец к небу, не грозит им какому-то невидимому собеседнику, либо второму «Я», тем более – себе самому, -- его моральные подпорки необычайно окрепли! Не сломить их теперь ни житейским ветрам, ни штормам политическим, а самый преглупый поступок в его судьбе, чуть было не порушивший чтимые им правила обогащения, случился мимо его воли: под воздействием пьяного румынского самогона, да жаркой погоды, о чём будет сказано в самом-самом конце настоящего повествования, -- кого не угораздит? …Виною всему треклятая румынская цуйка, да неблагоприятные погодные условия.

Порою он было дерзил, вторгаясь не на свою территорию – не в свою парафию, так сказать, что само по себе и не глупо с его стороны: расправлял архангельские крылья за своею спиною, склонял набок голову: приглашал к диалогу. И, представьте себе, добивался успеха! Ну… там… случалось: ёрзал, зевал, терял бдительность -- крылья ослабевали и складывались на своё штатное место.

Так однажды в подворотне Измаильского педина, от имени декана Тычко, брался поступить первому встречному их любимое чадо на бюджетную форму обучения.

Бывало он -- Моша – ответственный сотрудник исполкома -- подвизался почти задаром быть гарантом получения земельной площади на берегу Чёрного моря. Жена его Люська при сём -- библиотечный работник -- царапала размашистую подпись свою на каждом инзупляке (экземпляре) отпечатанного в Килийской районной типографии соответствующего разрешения. Престранного разрешения!

А был случай в Кислицах, в селе… Напоил участкового милиционера Василия Лободу марабелином, -- мирабель – сорт сливы, произрастающей в Бессарабии. А затем он – Марабеля М.М. -- самолично шатался в кителе Лободы, представляясь в качестве вновь назначенного участкового, -- стряхивал пыль с милицейских погон: штрафу хотелось.

Надо сказать, не ленился, везде успевал.

Город Вилково. В период рыбного нереста шугал он там местных тёток, торговавших дунайскую сельдь, -- потрясал перед их носом подмётным удостоверением инспектора рыбнадзора: штраф-штраф-штраф!

И пусть сельчане в Кислицах мялись да щурились -- раскошеливаться не желали, зато вилковские мужики не поскупились: попинали малёхо да сбрызнули … … на него, отпустив строгий взгляд исподлобья. Чтоб запомнил!

Полёживая в репейнике под грязным каменным забором вилковского рынка, размалёванного анонимными граффити… Липла пыль к увлажнённому телу, дурно пахло, там и сям покалывало и побаливало... Получалось так что именно нива просвещения и земельные участки на побережье Чёрного моря приносили ожидаемые пользы. «Жизнь прекрасна!» -- подумал моша-ёжик, расправляя свалявшиеся колючки.

«ЖиЗнь прекрасна!»… В левом ухе позванивало, особую прелесть имела крупная «З» в слове «жизнь» в фа-мажорной тональности, к тому же и тембр интересный! Ясное дело, Моша не консерваторский завхоз, лишние там фа-мажор-бемоли не вызывали в нём эмоционального отклика. Прельстила, прежде всего, «З» здоровенного размера.

-- ЖиЗнь прекрасна! – с прежним воодушевлением произнёс Моша-Ежище, прислушался… усомнился. Всего одна крупная «З»... Как-то не складно оно получалось, гармонии не хватало... календарному дню… с точки зрения французской философии, и, кроме того, выскакивало словосочетание «вилковское мужичьё» в минорной тональности.

Попробовал было иначе: понарошку представил себе, будто «З» звенит тише. И действительно! Оная съёжилась до строчной «з», брякнув свежими нотками: «з-доровый ра-з-мер». Ну, а дальше уже всё пошло, как по маслу, -- пересохшие губы исторгли:

-- Здоровый раЗмер! ремЗар йывородЗ!

Красовались аж четыре крупные, изумительной каллиграфии литеры «З»! И звучали они вроде как на тюркский манер. Гагаузский не гагаузский… – несомненный успех!

О, вилковские мужики-исцелители! Славный Вилково! Прекрасны надписи на заборах твоих!

Каналы и ерики – смолёные лодки рыбацкие – нежные ивы ласкают волну

Певучая речь, удалая гармонь…

Моша-поэт сочинил бы и не такое! Однако же низвергать свой талант до уровня поэзии не же-лал! Патамушто пинки – это есть польза, поэзия -- нет.

До шкипера не дослужился он. Занимал рядовую должность матроса на «дурбовской» барже в Дунайском пароходстве. Изначально оно называлось: «Русское дунайское пароходство», затем стало советским и помирает в качестве украинского.

Дурбовская баржа – это такая себе железная несамоходная посудина грузоподъёмностью в 1700 тонн, без учёта объёма пустот двойного дна и двойных бортов порядка 700 кубов, либо тонн. Некоторые болгары называли баржу такого типа «болница»: металлический тент баржи покрашен был в белый больничный цвет. А почему «дурбовская»? Старые моряки поговаривали, будто баржи такие строились для Днепровского речного пароходства -- сокращённо «ДРП», дэ-эр-повские -- в просторечии «дурбовские». На таких баржах в шестидесятые годы экипаж состоял из четырёх человек: шкипер и три матроса. Затем сократили одного матроса и лет сорок работали в таком составе. А незадолго до списания барж в металлолом – после 2003 года -- оставили всего двух работников. К 2017 году их почти уже не осталось: ни работников, ни барж, ни гигантских судов морских -- проели всё, поистратили... Но вернёмся в недалёкое прошлое: в позднесоветскую и постсоветскую эпохи.

По Дунаю вверх и вниз текли грузы. Миллионы тонн: руда, лес, металл, бумага, уголь, консервы и соки, вино и зерно, удобрения, автомобили, всякие профитроли и цинандали, и даже соль в мешках! По её служебной инструкции Моша обязан был: выполнять, делать и соблюдать. Больше всего ему нравился пункт: «следить за целостностью и сохранностью перевозимого груза на барже». Он и охранял, как мог.

По выходе из нашего порта, вскрывал пломбы на грузовых трюмах -- залазил внутрь -- прикидывал в уме количество моторных лодок, необходимых к вывозу излишков охраняемого товара, потому как трудолюбивые иностранцы, проживавшие по бокам великой европейской реки, докучать станут. Спать не дадут! А режим труда и отдыха на барже никто ведь не отменял!

Заметим здесь: прежние помполиты перестарались чуток, забив Мошину голову полезными словами всякими и марксистскими формулами. Моша усвоил их на отлично! Он не только успешно использовал в своих интересах схему «товар – деньги – товар», но и понимал значение каждого слова, до буковки.

-- Какое там «груз»! Нет такого термина! Товар – совсем другое дело, -- рассуждал себе Моша, будучи наедине со своей совестью. Означало это одно: хранимый товар будет изъят и реализован на рынке, в широком смысле этого слова. Процедура нехитрая: по ходу движения каравана барж по Дунаю, к Мошиной плав-единице швартовались гуськом моторные лодки…Товарно-денежные операции на бирже не выходили за рамки местных обычаев и лимитов, ибо облегчённая баржа могла всплыть слишком уж высоко – чего доброго таможня в порту назначения заподозрит неладное.

Некоторые шкипера, Моша, в частности, притапливали баржу, принимая дунайской воды в межбортовые пустоты. Либо закачивали контрабандной «солярки», нередко румынского производства. «Солярка» перепродавалось фермерам в Югославии.

Как мы помним, мировое «цивилизованное сообщество» бомбило югославские города, порушило мосты через Дунай, пожгло нефтеперерабатывающие заводы, ввело режима торговой блокады – эмбарго.

-- Грех не прорвать эмбарго-то ихнее, в самом-то деле! Не сидеть же братьям-славянам без нашей соляры на посевную! С откудва урожай кукурудзы возьмётся-то?! – говаривал Моша за рюмкой сливовицы в кругу коллег-баржевиков, знающих дело не понаслышке.

-- Ко всему прочему и австрияки-курильщики донимают! Мол, давай и давай им сигары по цене ниже рыночной подавай! А шпрехен-дамен-цигаретте, как ни крути – с неба не падают! Прибавочную стоимость вынь да положь! Здоровый раЗмер денежной массы! Форинты, шиллинги, марки – по барабану! …на худой конец -- отреставрированную тачку не старше десяти лет.

В годы советской власти, а затем и в лихие девяностые, жил Моша, что называется, в шоколаде. Ресторант! Пивоводы! КафАна!..

Последнее слово в переводе с сербо-хорватского языка обозначает… -- такие закусочные разбросаны были по всему миру. В Ужгороде и Барнауле, например, звались «Чайными», в Париже -- «Бистро», в Одессе -- «Чебуреки горячие», в Ярославле и Благовещенске – «Полтишка», в Килие – «Пивоводы». Заскакивая в такие места, имейте ввиду – там не пьют целебных вод, газированных напитков, фруктовых соков, не гоняют чаи, не жуют печений и мармелада, не листают газет, в домино не играют!

Килия. «Пиво-воды». В Килие Эйфелевой башни, разумеется, не было -- и не надо. Что Париж нам, теперешняя кiлiя, усохшая физически и морально, раболепие: I love кiлiя… Вот во старые времена на всю магалу, за чертою города и района гремело: КИЛИЯ! СэРэЗэ! ПИВОВОДЫ!

Килия не только «Пивоводами» славилась. Там и «Чайная» тебе, и ресторан «Килия», и ресторан на воде «Поплавок», и «Пельменная», и «Бабьи слёзы», и сотни «квадратов», носивших имена их владельцев. Да, действительно, на частном «квадрате» уровень обслуживания посетителей несколько ниже оказывался, чем на государственном предприятии общественного питания, однако были и преимущества свои: вино Марабелин, к примеру, разбавляли водою, как в древней Греции! И щепотку карбиту подсыпали -- для крепости. «Закусь»: помидорчик-лучёк-тюлечка – задаром! В любое время суток отпускали «на крейду», в долг, значит. И на вынос тебе, и на месте, и под бубен-гитару-гармошку...

Возвращаясь к «Пивоводам», отметим вот ещё что: они попросторнее были, нежели французское бистро и находились неподалёку от второй проходной Сэрэзэ -- судоремонтного завода, то есть. На площади городской. Швейцаров в расписных ливреях, причёсанных половых с полотенцем через плечо -- отродясь там не видывали. Стояла повозка у входа, с запряжённым в неё конём Петькой гнедой масти. Деревянная повозка Петьки была прочная, сделанная давно -- ещё «при Ромынии»!

Мошу не интересовал сам по себе Сэрэзэ – что нового там увидишь? Ну, кузнечный цех, литейный, механический, столярный-лихтерный… кой-какие буксиры и толкачи, суда морские, микроны-чертежи-формулы… И совсем другое дело -- следуемое из формул: Потребление! «Цинандали», курочка жареная, полураздетые девочки на эстраде – рапсодия Митрия Гнатюка «Танец на барабане» -- почти что заграничный Райномдз Паулс на фортепьяно… Моша обожал Паулса, поскольку тот всегда был во фраке и с бабочкой, и с сединою на висках. И с серьёзнейшим видом бацал попсу всякую на фортепьянах, производя фурор в ресторанах для трудящихся.

«Листья желтые над городом кружатся…», -- звучал репродуктор на улице, -- Марабеля стоял за столиком в «Пивоводах» и строил планы на вечер. Баржа его в Килие находилась, на якорной стоянке -- в ожидании перевалки зерна на морское судно; зерно следовало транзитом из Венгрии на Египет. Шкипер и второй матрос остались на борту -- Моша на разведку вышел. В планах Моши значился и «Поплавок» -- ресторан на верхней палубе дебаркадера. К дебаркадеру подходили и отходили «Ракеты» -- пассажирские суда на подводных крыльях. В Килию раньше и круизные лайнеры заходили! И самолёты летали! Что отсутствовало в Килие, так это школа глухонемых. Так в народе прозвали «Киевское речное училище». Всякий уважающий себя шкипер имел в своём кармане диплом этого учебного заведения. После упразднения Союза в 1991 году, школу глухонемых переименовали: «Киевская академия водного транспорта имени гетмана Петра Ивановича Конашевича-Сагайдачного». Звучит!

Итак, всякий уважающий себя шкипер был выпускником школы глухонемых, но сам по себе шкипер, в глазах провинциальных женщин лёгкого поведения из, так называемой, голубой дивизии – являлся объектом насмешек, нижайшей ступенью в их карьере. Голубая дивизия предоставляла женские услуги интимного характера, в основном, иностранным морякам. Девушки из Голубой дивизии имели традиционную, как говорится, ориентацию, без всяких там излишеств и новшеств. И ценили они, прежде всего, статус клиента. Желая оскорбить друг дружку, уязвить самолюбие соперницы, они бросали прямо в лицо: «Да тебя -- даже шкипер нашего пароходства полюблял!» Ранг ниже шкиперского вынуждал Мошу надевать в увольнение китель капитана дальнего плавания. Китель такой, лоснящийся спереди, мол, из дальних стран возвратясь, брался напрокат у шкипера Глигория. Китель, скажем прямо -- не фрак Райномдза Паулса, но выручал иногда. К слову сказать, Голубая дивизия -- это дивизия испанских добровольцев, воевавших на стороне гитлеровской Германии против Советского Союза в годы Войны.

Добавив ароматных капель одеколону в пивоводовское пиво, Моша прислушался к тому, что в народе болтают. В тот раз болтали такое:

-- Чай, не библиотека… Иришка…

-- Я её, стерву, молотком – бац по голове! А ей хоть бы хны! Второй раз! Орёт, как притыренная, ну, что ты ей сделаешь…

-- Эх, не везёт тебе с бабами…

-- Прикинь, директор завода… не успеваю… план давай, пла…

-- Лихтерный цех… Паша… Жора Амбал, Димитрака, Самына, Сукновал, Илюмар…

-- Краски получили – во! Выше крыши!

-- А серебрину с суриком? А то б надо бы мне бомбочки сделать… Пошвыряем на танцах, острые ощущения…

-- Кнехт… Санёк… Бугор…

-- Я на собрании прям так и сказал! Всё, хватит!…

-- В Приморское завтра бортовая машина… водичка, класс!

-- В субботу молдаване там были… холодный песок. Всю ночь в барабан ухали! И бух-бух! И бум-ца-ца!

-- Серебрин-сурик… Разнесло её будку и вдребезги! Четверть цеха выгорело... Два ведра бомбочек медным тазом накрылись! Милиция по заводу шныряет… Саида посадют.

-- В этом месяце премия нормальная, Серёжка…

-- На Лаптыше крап-карась… на БАМе окуня взяли… Накидка… Две накидки – полный мешок окуня... Олег…

-- А на Кофэ? Пацака… пацака… Тачку подлатать надо… цилиндр… клапана…

В Килийских Пивоводах пивоводами торговал дядя Яша, а в болгарском порту Сомовите – Маринча... В отличие от субтильного доходяги Маринчи, доходящего лет тридцать уже, да всё никак не дойдущего, дядя Яша выглядел молодцом! Крючковатый нос утопал в рыжеватых кудряшках, косая сажень в плечах, ладонь -- что лопата! Своему клиенту, по пятому разу интересующемуся: с чем пирожки, мол, с повидлом, аль с мясом, отвечал без раздумий:

-- С чем, чем! С …ам…ном!. -- И строго следил за тем, чтобы пива не выдавалось более, чем по бутылке на нос! Ибо в отдельных регионах страны ощущались временные перебои с поставками пива.

Дядя Яша знал своих клиентов, как облупленных, каждому рад был и для каждого имел своё доброе слово, поэтому не обращал никакого внимания на жалобную книгу, висевшую на стене.

К дяде Яшиным Пивоводам довольно часто подкатывал гнедой Петька и бил копытом об асфальт. С телеги молодецки соскакивал и весело семенил резиновыми калошами дядя Порфирий, он на Петьке уголь возил, дрова и всё такое прочее. О каких богах суеречили и толковали меж собою дядя Яша и дядя Порфирий в означенных Пивоводах – история умалчивает, однако прелюдию к финальной сцене вся Килия наблюдала! И переживала об выносе тела святого Порфирия из килийского Ватикана.

Вот, каков ритуал был: широко распахивались застеклённые двери и случайный народ на площади замолкал, направляя любопытство своё к распахнутой двери. Здесь надобно уточнить: в будние дни народу не густо бывало, среди них и велосипедисты в панамах, и с дачными сапами. Притормаживали, оголяя чело... Покуривали. В недрах Ватикана всегда непредвиденная задержка случалась, сновали люди туда и обратно, что-то искали.

-- Ты пОгОди! пОгОди! – слышалось.

По воцарении относительного спокойствия -- выносили... выносили раз-развесёлые резиновые калоши! Затем, подсобляя под мышки, лунной походкой -- владельца калош. Бережно, этак-так, не будя, доставляли к повозке -- укладывали ничком. Калоши рядом.

Дальше всё просто было. Умный Петька, не дожидаясь команды, плавно трогал с места. Шёл Петька, не торопясь, мотал головою по сторонам, ибо знал: на третьей улице, у ворот встретит их жинка -- жинка Порфирия, – та ещё склочница! Петька смекнуть всё не мог: и к чему тАя... тА ещё бестия в юбке! с качалкой в руке… не по шкуре гнедой лупит -- по заблудшей душе Порфирия! Ко двору-ить Петька везёт! Не Порфирий!

----------

Уважаемые читатели, новые музыкальные ролики, не вошедшие в раздел «Музыкальная шкатулка» на нашем сайте, вы можете отыскать на канале Youtube.com – «Дунайская волна» dunvolna.ru

https://www.youtube.com/channel/UCvVnq57yoAzFACIA1X3a-2g/videos?shelf_id=0&view=0&sort=dd 

2017 год