МОША ИЗ БЕССАРАБИИ (рассказ) -- глава 2

Моша стоял за столиком с пивным бокалом в руке в килийских «Пивоводах» и строил планы на вечер. Он числился подменным матросом на барже шкипера Глигория – баржа находилась на рейде Килии. Только-только вот, пять дней тому – лишился он заграничной визы за какой-то из проступков своих, -- обещались открыть визу повторно, пусть, мол, время пройдёт... Суд уже состоялся. В решении суда сказано было: «Ущерб, нанесённый Дунайскому пароходству, составил ...рублей …копеек. Удерживать денежные средства в размере пятнадцати процентов от ежемесячного заработка в течение…» В пароходстве здраво рассудили: уволив Мошу с работы, и этих жалких крох от его ничтожного заработка не дождаться было, поэтому не уволили, а отправили в подменную команду несамоходного флота, на исправление. Так что в килийских «Пивоводах» находился он не случайно -- по долгу службы. Глигорий распорядился. А распорядился Глигорий насчёт излишка зерна на барже…

Как появился излишек? Всё очень просто: некоторые отсеки двойного дна заполнены были энным количеством тонн речной воды и отяжелевшая баржа, точно беременная Ленуца, присела на энное количество сантиметров, -- создалась иллюзия, будто количество тонн зерна увеличилось сверх указанного в грузовых документах… В гоголевские времена мёртвыми душами торговали, а здесь пшеничным зерном высшего сорта. Понятное дело, недостатка воды в Дунае не наблюдали с эпохи плейстоцена, лишь баржа не утонула б от чрезмерной беременности…

И вот уже Михаил Михайлович Марабеля собственной персоной нанёс визит Будулаю Константину Сергеевичу – первому секретарю райкома партии и будущему владельцу общенародной собственности в виде местного элеватора. В Белом доме в приёмной у Будулая Моша сиял весь: галуны на рукавах капитанского кителя загодя проутюжены были, жировые пятна выведены лимонною кислотою,.. золистые пуговицы с якорями подшиты наилучшим образом, к левому лацкану кителя привинчен был знак об окончании школы глухонемых, иначе говоря, Киевского речного училища. Секретарше отпущен был комплимент: мол, фрау Мария из Вены,.. и подарок от Глигория: заграничный целлофановый пакет «Montana», в котором уложены были: пара австрийских колготок, цветастый платок с блёстками и плитка немецкого шоколада.

Войдя в кабинет Константина Сергеевича, Моша поставил на пол у двери входной свой портфель марки «дипломат». Дипломат поставлен был с особой предосторожностью -- чтоб содержимое не расплескать и чтоб запах не вышел... Хозяин кабинета, сидевший за письменным столом, погружен был в чтение документов и вошедшего не сразу-то и заметил. Он был в белой рубашке, пиджак его висел позади него на высокой спинке дубового стула. Серый широкий галстук, мясистый нос на округлом побритом лице, волнистые чёрные волосы с проседью,.. -- отмахнулся рукой: подождите, мол, занят, а вино в дипломате «пусть бы и скисло»...

По сути, не дипломат это был, а плоская наливная ёмкость, обтянутая кожзаменителем. Металлическая крышечка с резьбой затерялась куда-то, потому затыкали ёмкость кукурузной кочерыжкой и обклеивали поверху чёрной изолентой, для маскировки.

По причине стоптанного каблука Моша прихрамывал, тому, кто не знал его, в голову залезть могла всякая чертовщина, и Константин Сергеевич тянул время.

Фигура Моши -- старосветского офицера флота -- расположилась вполоборота к письменному столу Будулая, стоптанным каблуком -- от стола. На стене сбоку висело овальное зеркало в рост человека. Офицер и его зеркальное отражение, казалось твердили об одном и том же: то ли о тонкой родственной связи с неким мифическим умственным авторитетом, то ли есмь пострадавши они за публичные акции культурного толка. К слову сказать, фамилия умственного авторитета частенько вертелась в печати – окончание на высоковатое польское «цкый», произносимое провинциальными особами с гонором этаким: «цкый»! Дескать, решайтесь, Константин Сергеевич, ну, право же! Мы личность весьма и весьма не серая! Ибо… ибо набравшись старосветских словечек от нас, любой руководитель районного уровня при удобной необходимости сумеет показать пресерьёзным людишкам из центра, что и мы туточки... не лаптем щи хлебаем! Мы-де тоже понимаем искусства: держим, так сказать, ситуацию в рамках, да при возникновении административных затруднений -- срежем на полуслове заезжий ревизский чин! А случись кабы к нам залётный прохвост насадитель ложного принципа -- что запоём-с, судари наши любезные? Кто уличит!? То-то и оно, стало быть!

Константин Сергеевич не откликался и на контакт не шёл.

В отворённую форточку кабинета влетели две мухи. Взявши верное направление -- сели на Мошин дипломат. Исполнили танец свой кружевами …по высшему градусу -- с жужжаньем отлипли -- почистили лапки о крылья и -- обратно к окну. Летели они степенно, без всякого озорства и воздушных петель, несколько по косой, -- ударившись о стеклянную стену, зашли на повторный круг – резвее обычного. А затем, сквозь распахнутое форточное пространство, отправились во вселенную.

После этого правая рука Моши в зеркальном отражении поплыла, делая реверанс, пальцы зашевелились, выстраивая скрипичный аккорд, и Моша заговорил:

-- Извините, кхе-кхе, Константин Сергеевич – тороплюсь,.. хотел посоветоваться. Я на барже зерновой работаю, с утра перемерял осадку и, боюсь, излишек зерна окажется… в сотню-другую,  кхе-кхе, извините, десяток тонн. Реально! Да-да. Пшеница первостатейная. Меня, значится, нас не накажут за нашу ошибку при погрузке в Венгрии?

Константин Сергеевич бросил озабоченный взгляд на большие часы, висевшие на стене, взял со стола другую пачку документов – стал и её просматривать.

-- А кто вы собственно такой будете? И почему ко мне обращаетесь? Есть ведь порт,.. пароходство, таможня, -- сказал Будулай мягким тоном, не поднимая глаз. – Скорее всего, замеры ваши ошибочные. Наверно… послушайте, значит, совета моего: не создавайте проблем себе и другим, молодой человек.

Моша изобразил на лице своём гримасу растерянности и заговорил, казалось бы, невпопад: нараспев прочитал короткий отрывок из публикации Будулая  в районной газете «Дунайский Закат», с правильным уклоном и экивоками: «Перестройка,.. хозяйственная инициатива,.. трудовой коллектив,.. новое мЫшление...»

-- О, кстати! – и Моша тронул скрипичные струны. -- Иду я по улице Вилковской, с документами в моём дипломате… И что бы вы думали, Константин Сергеевич? А не Ваш ли дом это будет за высоким бетонным забором!.. – в голосе Моши контрабас зазвучал, потом арфа с бархатным переливом... -- Хотя... вряд ли он ваш – не может такого быть. За тем забором, значит, пашут на лошадях совхозные работники! Мнооого работников! И так высоко навезли чернозёму с полей... гм,.. что совхозные лошадя, будто в небе парят! Сказка!

Будулай улыбнулся на это и с интересом взглянул на Мошу, а тот, в свою очередь, не найдя повода кончить свою ораторию и откланяться, продолжал – его несло уже по инерции. Он молча стоял и паясничал: и коммунального «вопроса» не затронул – а намерен был! И материальной помощи «подзанять» не просил!.. Зеркальное отражение, точно сетовало на заоблачные проценты, возмущалось начальственной наглости в соседнем районе,.. предрекло изрядные пользы от сомнительного их пасьянса... И даже обещалось снестись с батюшкой Захарием на предмет окропления элеватора супротив пожара и сглазу, а на худой конец -- так и дождику ниспослать. Ну, хоть каплю…

Зря… зря старались оне -- Константин Сергеевич со стула своего так и не встал.

Ну, а Моша, взяв благородную хромоту, с полным дипломатом в руке вышел вон; опыт ему подсказывал: отрицательный результат – тоже результат: кочерыжка-ить понадёжнее будет! Отнюдь не пробка из-под шампанского!

По тротуару на Ленина хромала осанистая фигура флотского офицера. Колебался порог Белого дома: всё ниже и ниже от линии горизонта,.. шелестела листва тополиная... «Пускай Будалай лапу сосёт! А нам в Поплавок пора-с -- политес, значится!»…  Вот «Москвич» обогнал… «Запорожец»… два «Жигули»… Прогремели колёса сонной повозки -- пролилась тихая песнь… Моша не сразу смекнул, кто поёт... «Конь Петька, запряжённый в телегу?.. О, нет, нет! И Порфирий-возница сидемши смирно, точно сфинкс… вавилонский. Странно, эвона-как... Ну, да ладно», -- подумал Моша, держа прежний курс.

На заводе поодаль металл скрежетал, тяжело ухал кузнечный молот,.. висели над городом светлые тучки-барашки -- высоко-высоко в ясном небе! Кинотеатр «Маяк» -- скверик зелёный, -- в самом укромном месте его: под раскидистыми ветвями большого старого дерева – закусочная, сделанная из стекла и лакированных досок…

В 20:00 по судовому времени на барже ужинали.

В 20:02 Моша заскочил на часок в клуб СРЗ: станцевал там с девушкой Аней, фотохудожницей из ближайшего ателье, завёл знакомство с местными спекулянтами и наделал денежных займов у них, под «честное слово офицера».

21:07. Пересёк центральную площадь, на которой помещалось всё: и жилые строения, и Хитрый базарчик, и библиотека с читальным залом, и памятник Богдану Хмельницкому (он стоял), и памятник Ленину – Горькому (они сидели на лавочке); пресловутые Пивоводы, Дом быта, мореходная школа, несколько магазинчиков одноэтажных, универмаг трёхэтажный, крашеная трибуна… и пустого места кругом -- на полгорода в шляпах. Со знамёнами, праздничными транспарантами и шарами.

21.13 Достиг края улицы. Средняя школа. Здание школы -- старинное, построено было при царской власти для графини Толстой, которая в нём и не пожила толком, переехав в Италию жить. Через дорогу прямо – парк.

-- Левое плечо – вперёд! -- скомандовал Моша и скорым шагом пустился к набережной. В голове его паче прежнего захромали бравурные слова, крылатые фразы и целые предложения:

-- Городской парк культуры и отдыха! Городской парк культуры и отдыха!

-- Памятник Ленiн -- нiнеЛ кинтямаП

-- Верной дорогой идёте, товарищи! Вер…

-- Морвокзал! Шире шаг!

-- КИЛИЯ – кiлiя – яiлiк – КИЛИЯ!

-- Клумба с очень экзотическими растениями...

-- Широченный трап с боковинами арочного типа, на клёпках. На Темзе такой же, только поменьше он будет…

-- Перед нами, господа, -- рэсторант-дэбаркадер Поплавок!

-- Иного нет у нас пути -- в коммуне остановка!

-- Прр, гнедая бестия! Потому как…

Потому как у железного трапа с клёпками переминался с ноги на ногу одинокий и грустный Жора Амбал, проживавший поблизости, у стадиона. Он был боксёром-разрядником, задолженности ни перед кем не имел и с других не испрашивал... А тут ещё Алик Леймович с Посёлка судоремонтников что-то запаздывал…

«Странно, -- подумал Моша. – Кажись, совещание зернотрейдеров накрывается медным тазиком -- из-за него! Из-за Алика, дёрнул бы чёрт меня с ним связаться! Да плюс география Килии – самая что ни на есть дурацкая: ближайшая жд-станция -- в тридцати верстах отсюдова! А впрочем… повозка… конь Петька, дядя Порфирий, уря-я!»

В повозке лежал долгожданный Леймович, еврей. Он бормотал пьяную песнь про гармонь одинокую, про соловьёв и берёзки и рукою водил по воздуху – вроде как знак подавал... вопросительный. Долго не совещались: доставленный Петькой еврейский багаж подхватили под руки и потащили на дебаркадер -- на верхнюю палубу, объятую разноцветными огоньками, аппетитными запахами жареной дичи и предпраздничной суетой – к забронированному на четверых столику; тащимый багаж всё прислушивался к ансамблю -- не грянет ли туш? Дядя Порфирий, оставшийся на берегу, получив свой законный целковый, велел Петьке отчаливать к Пивоводам.

21.33 Верхняя палуба Поплавка. Не штормило. Шкипер Глигорий был уже здесь, за столиком. Ножом и вилкой он ковырялся в тарелке. Завидя приближающуюся тройку зерноискателей: Мошу, Алика и Жору, кои нуждались, надо понимать, в крепкой ручной подмоге -- привстал, указав вилкою на свободные места подле себя. Горячие блюда и прохладительные напитки, стоявшие на столе, уж, три минуты как приходили в температурное равновесие. Глигорий был высокий и пузатый, Жора Амбал -- под полтора метра ростом! Тащимый еврейский багаж роста не обнаруживал, однако учуяв запах жареной дичи, воспрял духом. Он боднул волнистыми чёрными патлами своих волочильщиков: Жору и Мошу, а затем, напрягши мышцы лица, изобразил плачущую улыбку, -- большие редкие зубы при том плотоядно заскрежетали. Его усадили за столик, раскрепив креслами «по-походному», и артельное совещание началось.

Тосты: «за тех кто  в море» и «за родителей» пропустили. Начали сразу с третьего: с сербо-хорватского «жИвели!» под бокал бутылочного вина «Тамянка». Благоразумная мимика Алика говорила о страстном желаньи откушать «Тамянки» вместе со всеми, -- отказали. А чтоб не бузил – вручили полновесный аванс в виде худого шкиперского бумажника с девятью новенькими червонцами. Аванс следовало рассовать по карманам водной милиции, дежурного стивидора и охранника ВОХРа на портовой проходной, -- об растрате не переживали: деньги у Алика водились, и все это знали. Он брал их в тумбочке, в тумбочку – Нелька клала, жена его. А Нелька брала их у Алика… Алик истово верил в завсегдашние пользы субботней щедрости, и, чуть только осязал пальцами мягкую кожу шкиперского бумажника, -- энергично затряс им по адресу официанточки в чёрных колготках -- мини-юбочке, а затем, припав на левое колено, торжествующе возгласил на всю залу:

-- Бокал Тамянки! Цветы для официанточки! Оркестр, туш!

Стало ясно, что речь Алика полностью восстановлена.

Затем он задал коронный вопрос свой, употребляемый раза два в течение календарного года -- по каким-то мудрёным праздникам, поставленным на зыбкую почву древневосточных культов эпохи Ахеменидов. Вопрос риторический, из тех, что выходят за рамки приличия и литературных норм… Звучал он, как правило, в квартире Алика на первом этаже посёловской пятиэтажки. Картина такая была: горбоносый Алик -- с пьяной улыбкой святого Фурулы -- повиснув на входной двери своей квартиры, отворялся в прихожую и, в ответ на немой вопрос испуганной матери, старшей сестры и жены Нельки, – валился на пол, таки спрашивая: «Что, не ждали б… ?!» -- распустёхи, так сказать.

В Поплавке коронный вопрос Алика приобрёл совсем другой смысл, обратный -- Алик воскрес. Он чётко вымолвил, не разбирая полу и звания:

-- Что, не ждали, б… ?!

Такое обнадёживающее начало предприятия ввело Глигория в форменный кураж! Он проколол своей вилкой бризоль, покоившийся мёртвым грузом на тарелке Алика, решительно подвирал его на аршин от стола, а затем плавно смайнал вниз -- на свою тарель, поверх салата из свежей капусты и помидоров, -- хрупкая фигура официанточки при сём беспомощно трепыхалась в поле его зрения. А ещё он команды мурлыкал:

-- Вира парус! Майна якоря! Компасный пеленг: сорок градусов. Три шестьдесят две.

Настраивались электрогитары. Не снимая светлого кримпленового пиджака в крупную полоску-клеточку, юный барабанщик с русыми волнистыми волосами постукивал пяткой по шкуре инвентарного барабана – искал фа-диез. У входа в залу, сбившись в круг, долговязые десятиклассники выгребали из своих карманов последние копейки, сэкономленные на булочках и игре в Покер. Один был в мешковатых турецких джинсах грязно-серого цвета, двое других – в бордовых брюках-клёш, скроенных из бостона, четвёртый – в кримпленовых синих клешах. Они вознамерились славно «погудеть в кабаке» -- сделаться пьяными. В эпоху социализма это стоило от трёх до пяти рублей, иными словами: от трёх до пяти «рэ на рыло».

А Жора принялся излагать историю свою, случившуюся – как он уверял – незадолго до прибытия своего в Поплавок. Род занятий Жоры, социальное происхождение, уровень образования, рост, спортивные достижения -- всё это не имело ни малейшего значения, с него достаточно и того, что он был Амбал. Согласитесь, не каждому низкорослому человеку в жизни выпадает честь стать Амбалом с большой буквы. Он излагал в сотый раз ту историю -- с сквернословием, -- не замечая дурного тона в себе, однако с таким простодушием, с таким натуральным акцентом, что был выслушан и в этом собрании. Итак.

-- Вышел у город-мэй, на улица Ленина-та, -- возмущался Жора. -- Туфли ку марэ-п…й платформа, то бишь на очен болшая платформа! Бруки ла-кремплин, плащ дэ-болоне -- супер! Навстречу мине – бандит... килийские три бандиты. Амбалы! Такие как я, ну, малко-малко крупнее чем я – пуцын! Я срааазу заметил, что-то тут не чистое затевается! И, короче, к мине с вопросом они: дай, Боря нам, мол-то-бы-то, ганфеты ла бомбоане в цилафанический обёртка пожевать и минералистический воды попить. Шарап-вино – йок, говорят! Мол, красивый твой бруки-клёш у тебя! Я положил на них: нима, говорю! А они, ё...е их п…юки, положили кулак на морда, и я: от парк до первая проходная завода -- мордой об асфальт! И шо-шо-шо мине оставалось делать, га!? Конкретно! Я вернулса очен быстро и сделал им свой кулак на их ё...я морда! Мордовороты разбежались кто куда: один – на Хохлы через Липованскую магалу и ренген Вайсмана, другой – до магазина Каца добежал, а третий -- в лизион «Маяк», где кино крутят! Спрятался и сидит, падла-такая, не вылазит отудова! Я туфли в боновом магазине за чеки брал! Платформа – лас-п…ц! Плащ дэ-болоне – нима, нигде найтить не могу! Много благодаря, бруки-клёш целые! Звоню на товарищ Бодюл, первый секретарь партии на республика-та, на инстанция. Слышу вопрос-ответ од его высокая канцелярия: «Майор Гылка на телефонная трубка, чувствуется Вам?» Дай, говорю, майор, мине срочно на провод товарищ Бодюл на связь! Срочно! На- ... на-зачем мине орден на первая степень дали, товарищ Бодюл!? Низя порядочному человеку через парк пройтить вечером! Забрали, мол, туфли на марэ-п…й платформа, цилафанический-минералистический конфекты забрали... Куда «милиция моя -- меня бережёть» смотрит-мол-твоя милиция! Га?! И замолчи свой рот, я сказал! Замольчи! И чтоб и сделал расследование по полная программа! На проезжая часть дороги проспект-Ленина! На проезжая часть дорога! Понял, бессарабская-твоя морда!? Бодюл звонил на майор Гылка: «Майор … … срочно, ...  выезжай район бандитизма, иначе ... тибе ... ... ... будет!» Майор звонил на лекатинет Пистрикэ: «Ла телефонная трубка чуствуется Вам!? Срочно выезжай на район бандитизм, … !» Пистрикэ: «Есть, так точно, товарищ майор!» Стою-два-часа, жду вольнительно. Ни е...ни-матери не замечаю, зрение – ноль! Темно в глаза, темно на улица-та, лежачий выф повозка дядя Яша из коняка -- холодный воды хочуть! Ааа! Приехал … , не запылился! Лекатинент Пистрика! На мичиклет приехал -- ну ты понял, да?! Мичиклет из коляска и милицейская полоса! С пёсик Полкан! С хвостиком это так ра-адуется, ра-адуется... Посмотре-е-ел, посмотре-е-ел... спина почеса-а-ал, почеса-а-ал: «Опа-а-асный рай-он! Опа-а-асный рай-он!..» И уехал!

Жора мужественно умолк. Во всей зале тишина воцарилась… Собрание зернотрейдеров, включая Алика, проглотило траурную полтишку, поскольку бокалы все кончились после машинального тоста «Об палубу и в трюм!»... Что было потом?.. Ничего особенного. Обычная бессарабская молотилка. Такая же самая, как и в стандартном синематографе, в котором есть кадры про дерущийся стульями ресторан.

...В винном зале Поплавка, под его колоннами -- в чаду сигаретного дыма, в брызгах икряного соуса, летающей жареной дичи, картофеля-фри – гремело всеобщее: «Кто Жорика обидел!», поигрывал марш для притомившихся ног, не ступавших на порог филармонии: «Ах, Одесса – жемчужина у моря!» Какая-то нудная какофония получалась, а не музыка…

К чести администрации плав-лайнера будет сказано – постаралась! В видах бережного отношения к инвентарному имуществу, желая увеличить количество пунктов в ведомости «Бой посуды и стульев», -- администрация попридержала малость пирожный холл на нижней палубе Поплавка… чего, уж, скрывать -- сливки городского общества, насчёт поразмяться в бицепцах-шмицепсах, собрались и там.

Потом верхняя и нижняя палубы сошлись вместе. Разыгрался допустимый для бортовой и килевой качки штормовой балл. На прогулочной палубе появились кресла и стулья, образовались стоячие места для зрителей,.. -- изображение в оконных проёмах не киношное выходило – ну, да ладно. …Кто Жорика обидел? Всей залой искали -- не нашли.

Расслабивши мышцы, Моша плюхнулся в кресло на палубе. Он испытывал приятное кружение в голове от полученной травмы. Веселье ему прискучило.

В городском парке, расположенном неподалёку, квакали лягушки в пруду, склоняя ко дрёме и сладкому сновиденью. Парк… О,Мариора! О,Света-Марица-красавицы!.. Пригрезился пруд, мостик с перилами,.. скользили лодки с влюблёнными… В лунной дорожке покачивалось отражение крепости… Сквозь кованую ограду, просматривался остов церквушки, светились окна лечебницы... Разрисованная карусель с лошадками и флажками -- ажурный буфет, сколоченный из планок и реек -- круглая танцплощадка, опоясанная белым забором из камня и деревьями вековыми -- билетёрша у входа... С крытой высокой сцены зазвучал саксофон, бас гитара... Большой стакан семечек -- десять копеек, маленький – пять! Пятак… пятак… Маловато будет. Хромой кособокий сторож прогоняет прочь шалящую пацанву, сигавшую через кустарник. Над потоком прогуливающихся по аллее -- мощные плечи и голова городского великана, Полтораиваном его прозывают… Под парковыми скамейками с фигурным профилем -- вездесущие пацаны. Подсвечивая карманным фонариком – собирают копеечное богатство, накопившееся за вечер. Торчат из грунта черепки турецких курительных трубок… Медные и серебряные монеты посыпались из брючных карманов, сидящих на лавочке мужиков во хмелю... Полкило весу копеечного! Однако! «Моша, полно тебе! Проснись! Нас обокрали!»… Кикияса с Иришкой… Безобидный дурак городской, Никифор. В костюме, в фетровой шляпе с вислыми полями, с чёрным бостоном в руке. Пацанва, забавы ради, толкнула Никифора и -- врассыпную! Тот устоял, -- долгое время грозит в пустоту бостоном своим и булькающей скороговоркой громко бу-бу-бубнит: «Бандиты – ё-твую-бага-мать! Бандиты – ё-твую-бага-мать!» В другом конце парка – улыбающийся и вечно молодой Митя. Он приветливо отвечает малолетним проказникам: «Мой топор – под подуской. Под подуской».

Моша вышел из забытья. Рядом стоял Глигорий в рваной тельняшке, сложив ладони свои в виде рупора -- по направлению к барже на рейде -- он кричал баритоном:

-- Кошелёк с документами под подушкой! Под подушкой!

На дебаркадере тихо и сиротливо… Милицейские протоколы скомканы и выброшены в Дунай, уборщица мела палубу, вахтенный матрос стаскивал судовое имущество на правую сторону залы. Ионика и гитары покрыты белой льняной скатертью, барабаны -- выстроены в виде пирамиды с тремя уступами...

На рейде стоял морской пароход «Илья Сельвинский» и баржа Глигория «СДП 17-91». Меж их бортами работал плавкран: шла перевалка зерна с баржи на пароход. В сознании Моши роились бесхозные мысли о жидком золоте, бездарно хранимом в топливных цистернах на пароходе; шептались елейные голоса, мол, норма прибыли сиганёт этак в горку... Лицо Моши заиграло свежим оттенком: «Тэк-тэк-с… нехило. Что мы имеем на сей час? Полнейший дипломат марабелину по самую кочерыжку, кошелёк с документами, полста тонн соляры в топливных цистернах "Сельвинского"… -- не маловато ли будет? …Под подуской».

(Продолжение следует)

----------  

Уважаемые читатели, новые музыкальные ролики, не вошедшие в раздел «Музыкальная шкатулка» на нашем сайте, вы можете отыскать на канале Youtube.com – «Дунайская волна» dunvolna.org

https://www.youtube.com/channel/UCvVnq57yoAzFACIA1X3a-2g/videos?shelf_id=0&view=0&sort=dd 

2017 год