МОША ИЗ БЕССАРАБИИ (рассказ) -- глава 3

Перепечаев А.А.

Взгляды Моши и Глигория встретились, -- стало ясно, что зерновая афера срывается. Шкипер Глигорий поднял с палубы дебаркадера льняные салфетки белого цвета -- встал во весь рост и, знаками флажного семафора, подал на баржу условную команду «отбой», которая означала: «Откатать дунайскую воду из потайного отсека двойного дна. В образовавшуюся пустоту – соляры сдоить, тонн пятьдесят,.. с парохода «Сельвинского». Механику парохода бартер выделить: три ящика болгарского коньяку «Солнечный берег», ящик говяжьей тушёнки, три ящика консервированных голубцов и два блока американских сигарет «Мальборо» производства Кишинёвской табачной фабрики. Кошелёк, хранящийся под подушкой – в надёжное место перепрятать!»

-- Я слово дал – я слово своё и забрал, -- опуская сигнальные салфетки, прогундел Глигорий в твёрдом рассудке и доброй памяти. Затем он -- сковырнув пробку о зуб – глотнул пива, уцелевшего в ходе праздника мордобоя. Главный герой праздника, Жора Амбал, развалившись в кресле, жевал заграничную жвачку и выдувал из неё пресные пузыри, Алик Леймович, лёгши грудью на перила прогулочной палубы, клевал носом, громко икал, наблюдая в реке тёмный анфас патлатого чудища. Оно тоже икало.

Моша осознал неизбежное: Глигорьев подподушечный кошель с тугим хрустящим червонцем да немецкими марками, решительно, отплывал по неизвестному курсу -- в серый густой т-у-м-а-н …«н-а-м-у-т йотсуг йырес В»!  Что-то было оно в тех словах финно-чухонского – вроде как… карта не так бишь легла, -- никакой политэкономией и близко не пахло! Он предпринял театральную сцену, воротить чтоб назад. Причмокивая в разной тональности, поводя умильными глазками, что никоим боком не вязалось с его толстошкурой натурой, -- залопотал хриплым голосом: 

 -- Дайте я Вас расцелую, Григорь Пантелеич! Девочки будут! М-м-м, козочки! Да-да -- молоденькие! Сто марочек всего! Замечательная штука жизнь! Ноги вот только не слушаются… Ну, да и ладненько, и спасибушко… Пашеньке. Куманёк-то мой, Пашенька, в зонке сидит, а цистерна бензинчику плещется.  Малость прикопана. Ай, молодца Пашка! Орел!  Е-е-е! 

Вы-то веруете в Отца небесного нашего? – продолжил Моша, и тут же ответ нанёс. -- Как!? Ай-яй-яй, Пантелеич, -- богохульничать?! Никак нельзя! Совсем нельзя. Что бы там бы не говорили Вы, однако он есть! Вы ещё мно-огого не понимаете... Почему так люди беспечны? Ох, и настрадаетесь! Я спасти Вас хочу, неразумных... Посмотрите вокруг: ведь всё Им! сотворено. Салфетка, что в Вашей руке полощется на ветру -- опять-таки -- изо льна она будет, не правда ли? Как так можно?.. Я-то, вот – сюда гляньте-ка: и иконка при мне, и... батюшка наш Степан – тоже ш же человек! Что ж с того, что бродит вокруг аналоя да качнётся разок! Винцом, ну, попахиват,.. неразборчиво слово… Пусть его! С кем не случается! Важно другое: чтоб все прониклись. Всички-все! Но ежель скажет, так скажет! Нет такого имени! Ты его посторонними ихними не обдуришь: анжелами-жоржами... Нет такого имени! Рявкнет как отрежет. Ну, кивнёт крёстной той матушке, что фигуриста. Праздник-то! У кого ж сердце, да не возрадуется? Все мы немощны… отрекаюся... Живой человек -- как не понять… бензинчику хочется. Нехороший Вы человек, Григорей именно Пантелеич -- разгильдяй, так сказать, стопроцентный! 

Глигорей именно Пантелеич пропустил меж ушей Мошину декламацию и взял меры: из бокового кармашка своей джинсовой рубахи, накинутой на плеча поверх рваного тельника, -- извлёк пятёрку рублей. Поднял её ко всеобщему обозрению – показал и одну, и другую сторону – поводил право-лево у самого кончика носа Моши -- безжалостно скомкал -- и швырнул её за борт! И прибавил внушенье, будто диктант читывал: 

-- Не богачество красит… э… Доверять кошелёк богоданному морячку энтому с розовыми щеками -- всё одно что повыбросить! С концами! Жертвенный синий пятёрик – это есть минимальная инвестиция супротив герра здешнего, Марабели! Ферштейн, Михал Михалыч?! – обращаясь уже непосредственно к изощрённой физиономии бенефициара пятирублёвого поучения, то есть к Моше.  

Бедняк Моша зевнул, потянулся в кресле всем телом и отпустил свои мысли на самотёк. Стрелки кремлёвских башенных часов, изображённые на утопшей купюре, -- без пяти минут пять показывали, а саму её теченьем сносило всё дальше и дальше от места её падения… С реки повеяло утреннею прохладою, обозначились верхушки деревьев на другом берегу, шла настройка птичьего пения. Плавкраны угомонились, прекратив скрип, гулкий бой, лязг железных цепей. В порту и на рейде готовились к смене вахт. Рейдовый катер с влажным рангоутом от росы -- покачивался на швартовых у дебаркадера, на топе мачты -- толстобокая чайка. В полураскрытом клюве -- зажат был подсохший кусок вечерней сосиски, намечался и лапоть бризоля... Неподвижное чаячье око не оставляло сомнений в том, что фаза бодрствования наступит ещё не скоро, да и махать крыльями до ближайшего моря – сил не напасёшься! 

«Люська моя знать не будет. Зачем волновать! Я люблю её, да-да! Вот-те крест, люблю! Ух, они мои плесАчицы шаловливые – забодаю-забодаю», -- мечтал Моша об югославках-плясуньях, тыча пальцы «козой-дерезой» по направлению к югославскому участку реки, за «тыщу с копейками километров» от Поплавка. 

Географическая справка:

Поплавок располагался на левом берегу Килийского гирла реки Дунай -- в полста километрах от побережья Чёрного моря и Приморского пляжа. Моша с женою своей, Люськой, проживал чуть выше по течению реки – на окраине соседнего Измаила, расположенного в полста километрах от Поплавка и в ста километрах от моря соответственно. Супруги имели в своём владении двухэтажный дом, купленный за «левые бабки», сын подрастал -- гонял по улице на «крутом велике» о двенадцати скоростях. Тачка во дворе стояла -- почти новая, с австрийского «автошау», -- то ли «Тойота-корола», то ли «Волво»…«Орёл»... А быть может -- «Орел»?.. Орел – е-е-е! Ещё дальше, вверх по Дунаю, а именно: на 1170 километре реки – набережная Белграда. В Белграде много кафАн, шашлычных, рыбльих (рыбных) ресторанов, варьете и прочего, включая научные библиотеки.

К библиотекам Белграда Моша был равнодушен -- по причине отсутствия в них сколько-нибудь значительных объёмов глянцевого журнала с рекламой нижнего женского белья. Иное дело – «библиотеки» Кремса, Линца, Вены, представлявшие из себя свалки макулатуры, произведённые обществом потребления. Контейнеры нараспашку! Холмы под открытым небом! Толстые рекламные каталоги, добытые там, находили своего читателя в ряде стран соцлагеря, -- в моду вошла идея эксплуатации человека человеком. Моша имел на этом дополнительную копейку, точнее жена его. Он свозил каталоги – она сбывала в комиссионках Рени, Болграда, Арциза. Выручка от продажи составляла по четвертаку, то есть по двадцати пяти рублей за экземпляр -- «инзупляк», по выражению Люськи. Моша не указывал ей на ошибки в произношении, мол, ну её в баню! чего доброго в драку полезет – пускай на вырученные деньги разноцветных колготок накупит, сумочек бабских, -- она в школьные годы каратэ занималась, чуть-что не по ней – пяткой в живот на раз попадала.

В условиях создавшейся аморальной атмосферы на Поплавке, Моша принял решение не возвращаться на баржу. Тёртый калач этот самый Григорей! Куркула прям! Ни натуральной пшеницы не допросишься у него, ни крупного займа… Опять-таки и Леймович не расплывался в широкой улыбке, «тумбочка денег»,.. а ведь Жора Амбал – преотчаянный молчун оказался! 

И вот уже Моша в пути. Шоссейная дорога по бескрайней Буджакской степи подбиралась под капот молоковозки, оставляя позади лёгкую струйку пыли, водную гладь на широком озере. Камыш, заросли ивы, акация в ряд… Сквозил тёплый ветер с запахом трав полевых. Балагур Коля, шофёр, громко болтал о чём-то, радуясь свободным ушам. Моша кивал в знак согласия, отчего добродушный Коля приходил в ещё больший восторг и кричал свои прибаутки всё громче. В левое ухо Моши попадали лишь отдельные гласные, прочие звуки -- дребезжали на кочках, позванивали… В путевом листе у Коли значилось: «молзавод Измаила». Трасса пролегала через несколько сёл: молдавских, липованских, хохлацких, болгарских… Там все наши, свои – бессарабцы. Старые Трояны, к примеру, село гагаузское. Люди как люди. И трудолюбивые, и добродушные, и справедливые… Попадались артисты, не знававшие об таланте своём, но талант сам вылезал наружу… Такова была плакальщица тётка Муся. 

В сёлах Бессарабии, как и по всей России со времён языческих, наиболее важные события года – это свадьбы и похороны. 

В Старых Троянах родичи Коли проживали. Тормознули… Вся улица и округа хоронила какого-то деда. Заупокойное попурри тётки Муси в звонком голосе никого не оставило равнодушным. А Моша, не будучи знакомым с почтенным трояновским старцем, почившим в бозе, проникся искренним к нему уважением, отметив заслугу последнего в выявлении тётки-Мусиного таланта: 

«Ах, на кого ж ты нас остави-и-ил такой дорогой уважаемый наш соседушка-а-а! Усопши! У-у-усопши! А я виноватая пред тобо-о-ю! Помнишь ли ты, бесценный-ты-мой соседушка-а, как пришёл во двор ты к мине и попросииил стаканчик вина-а-а! А я не дала тебе стаканчика вина-а-а-а! У-у-у меня не было тогда с собою ключе-е-е-й от сараюшки-и! Паразит, Костя, муж -- спрятал ключи-и-и! А я нашла уже ключи-и-и! Их -- Костя, друг твой, --  не прятал вовсе-е! Они в трааааву свалились! Траву не сапал! в палисаднике-огородчике, парази-иит он такой! А я е-е-е-ему наказывала, проверю, мол! А он за столом сидит на разговор с Ваней Крецул и сидит! Сидит на разговор и сидит, не ухоодит!

А приди сноова у двор наш, дедушка наш ты покойный -- налью тебе два стаканчика вина-а-а! Два-а-а!

Только не проси третьего стаканА-а! Тетьего стаканчика -- не наллю-тебе-всё равно-не-налью-никогда-уже! Йок шарап! Не будет пагар дэ вин! Никогдааа не будет вина! И во веки векоооов!

Колхоозный бугалтер заплатил маловато! Ас! Олякэ! Малова-а-ато! По телевизору передавали, мол, в закрома родины зерновых засыпано мееньше! Мменше чем в прошлые-урожайные-годы-ы-ы-ы! На пол-процента! Слава труду-у-ху-ху! И на кого же ты нас-оставил-ты-нас-сиротинушек-к-к…» 

После того, как в политической части тётки-Мусиного попурри пошли приглушённые нотки и глухие согласные, спазм мышц живота у скорбящих ослаб, мимика на лице укрепилась. Пребывая в позе благопристойности, Моша помыслил об опохмелке, да и Коля заторопился на свой молзавод: успеть бы назад – к поминальному обеду. Полтора часа туда – полтора обратно. 

-- Слушай сюда! -- заговорил Коля, как только Моша занял своё место в кабине и машина тронулись с места. -- Неделю назад после сапки картофеля и клубники – на свадьбу рванули с жинкой. Пригласили. Дотанцевать до утра супружница не дала, домой потянула -- уморилась, мол, сил нету… Упал на диван, не раздеваясь. Через время очнулся… Невесомость! Огромной тяжёлой рукой, свисавшей с дивана, не сумел оттолкнуться от полу, расстояние до которого двойственным показалось: небесных масштабов и совсем мелким – не более толщины хлебной корки, распластавшейся до размера столешницы! Тщетно, тщетно, тщетно... Сетка капронова! Кружева! Выпорхнула попрыгунья-стрекоза: одна, вторая и третья! Капрон натянулся -- вот-вот лопнет! Ага -- сито из нержавейки! Не выпорхнут! Чёрненькие, беленькие, раскосые, капризненькие, шаловливые... Каждой коснуться, щипнуть, пошлёпать слегка... Хохотушки целуют своего Николашечку, салютуют картошкой по райскому саду…

-- Толстозадые гурии, -- прервал Моша, -- оно предпочтительнее, конечно, нежель хвалу воздавать христианскую. Тыщу лет в белых одеждах -- да не присядь! Скукотища…

Коля продолжил:

-- Попался попутчик недавно, видать, не из местных. Со странностями. Сначала по-русски ни бум-бум, по-хохлацки всё. Затем, вижу, и на мове коверкает! Наверно, в школе прогуливал... А затем прорвало его! Про Шамбалу, карму, про линии жизни... На чистейшем русском! Это не мнение, говорит! Так оно есть! Шамбала... камбала… амба… шаман… бала-бала… шобла... Я подумал: сектант, но, как выяснилось -- с осложнениями. На Кубань переключился! Будто, надо её -- в состав Украины определить… Я, в общем-то, не особо и возражал – что мне, жалко? Пусть помечтает, думаю, и в резонанс вошёл: этак к столетию Октября, отвечаю, на клубной сцене толстопузая самодеятельность запляшет! Под лозунгом «Пани Бессарабия – 2017». Царанки – были у нас, боярыни – были, помещицы были, а вот пани -- не наблюдали-с! Чувствую – багровеет попутчик, заёрзал -- у таких завсегда справка имеется. В каком-то селе высадил, от греха подальше. Шофёрство наше -- опасная штука, как видишь. Поди знай, что фунциклирует в башке ихней…

-- Ты прав, -- ответил Моша. -- Транспорт! Допустим, меня взять. Купил металлоискатель недавно. Вырою клад и ну её к чёрту, работу эту! Точно! Так и сделаю! В Пароходстве нашем нацелились возвести супер-современное здание управления Пароплавства. Из стекла и бетона, в виде стакана гранёного. А стакан-то должен быть полный, по-любому! Суну на лапу кому следует, и залезу сидеть в своём кабинетике! На верхнем тринадцатом этаже. Почётный пенсионер! Кондишн, панорама города и реки! Шефова жинка внизу семенит каблучками по мрамору – высовываюсь -- плюю с поправкой на ветер. Точно ей на причёску! Не обеднеет! Здорово, правда? 

Въехали в Измаил. На перекрёстке проспекта Суворова и проспекта Ленина Моша, рукопожав на прощанье крабом, спрыгнул с подножки -- молоковозка умчалась. Почётный пенсионер осмотрелся вокруг. Величественная колоннада – широкая площадь -- берёзовый сквер -- плакучие ивы… На крыше здания с закруглённым фасадом бежала реклама и плавно за угол сворачивала: «ПИВА НЕТ ПИВА НЕТ ИВА ЕТ». Моша нырнул к другому краю здания – то же самое: «ТЕН АВИП ТЕН АВИП»... 

– Ба! Какие всё люди! – послышалось за спиною. 

Грузно ступая, хлопая кепкой о свою толстую ляжку, расплылся в широкой улыбке Слон. …Баржевик Веня, по прозвищу Слон. Он спросил: 

-- Как прошла килийская ссылка?

Михаил Михалыч, сняв тревожную напряжённость в своём пенсионном теле, картинно подламываясь в коленях, подёргивая плечами, как бы с выходом – приблизился. Лобызаться на манер поп-артистов не стали – похлопали дружески по спине.

Дальше пошли увещеванья и препирательствами по поводу денежного заёма, перспектив предприятия, выбора ресторана на вечер -- самого просторного и светлого в городе!.. Остановились на фанерной забегаловке без окон «Под вязами», там пел иногда Вася Челентано! с Барановки. Диалог, начавшись с «тыщи баксов», минуя стадию «сотки -- полтинника», спустился до приемлемой суммы -- «червонца до завтра», в деревянных рублях, разумеется. До «пятёрика» и «трёшки» не добрались – таков был масштаб протокола о намерениях. Впрочем… в последнюю минуту Слон передумал и кончили такими они словами.

Моша:

-- Какого ты мнения касательно самой сути оценочного моего суждения?

Слон:

-- Предложения Ваши тонки и заманчивы. И весьма! Подумать бы надо…

-- Уж и забульбеним коньяку от такой удачи твоей! Канистра бензину! Восьмидесятого! Воды в нём – ни граммочки! Толсто возьмёшь! Выскочим из порядка! Эх, приотдохнём!

– Стопорни коней, Михалыч! Нихай кони покашляют! 

Получив такой укорот, Моша переключился на другие дела, не терпящие отлагательства. Он направился в сторону железнодорожного вокзала -- кой-куда зайти надо было… Проходя мимо музыкальной школы… Люди у входа! Решил заглянуть и туда. Просторное светло фойе – опрятно одетые люди, культурно ведут себя, лица светлые. С ними много детей разного возраста. Моша последовал за всеми -- в концертный зал. Высокие потолки – большие окна -- ряды кресел, спускающиеся ко сцене, на стенах – портреты русских и советских композиторов... 

На сцене пели в четыре души -- в руках электрогитары. Старые колонки громко хрипели, слов не разобрать было. Какофония утихла и пастор, аккуратно подстриженный, в чистом, выглаженном костюме -- начал изложение притчи про дом, построенный на прочном фундаменте, и в который помещён был верующий человек. Затем цепь рассуждений привела слушателей к дому, построенному на зыбком фундаменте -- на песке, -- для человека, угождающего своему «Я». А значит -- безбожнику.  

Пастор был из Канады -- морально поддерживал единоверцев на другом краю нашей планеты, внося в сердца людские надежду на успех. Лет ему около тридцати, на досуге в хоккей играл за любительскую команду своего городка, находящегося на побережье,.. в Заливе Святого Лаврентия. Вратарь.

Зазвенели гитары. Паства не среагировала сразу: почему тот, кто ублажает прихоти свои – обязательно безбожник? Почему дом для безбожника -- на зыбкий фундамент поставлен?.. Но, как только звон прекратился, паства дала скорый и правильный ответ на вопрос пастора: который из упомянутых домов рухнет? Рухнет дом -- на песке! В котором безбожники обитают! Отличное попадание! Интеллект паствы зашкаливал!

На этой мажорной ноте философская часть культурно-массового мероприятия закончилась, затрещали колонки, ведущий собрания -- солировал в микрофон. Хэллилуйя! Хэллилуйя! Хэллилуйя! Стар и млад повторяли. Хзлилуя! Хэлилуя! Хэлилуя! Лес рук к потолку потянулся. В надежде удержать его в случае обрушения. После этого зал прыгал на месте, продолжая петь аллилуйю. Минут сорок, не меньше.

До конца света было ещё далеко. Моша уточнил у вахтёрши…

Как оказалось, хронология спуталась, занеся Мошу в украинское будущее. Увы. Ни перевоспитания тебе, ни денежного заёма под окончательный конец света не вытанцовывались... Блин! Точно что год Собаки по календарю алеутов Северной Америки! Душа алеута, возможно, к камню возносится, -- поди их там разбери!

Сознание Моши прочистилось сквозняком, воротивши на твёрдую почву действительности -- в эпоху развитого социализма, с вкраплениями эпохи ранне-рыночных отношений пещерного типа.

В дом к Моше, пока ещё не нашедшему сокровищ на чёрный день, частенько наведывались близкие родственники с преглупыми просьбами починить чего-нибудь или подклеить обшарпанные обои, розетку наладить...

Он же, обыкновенно занятой пивом, слушаньем глобальной попсы в полную громкость пластмассовых колонок, креветками, запечёнными в голландском сыру -- он брался обеими руками за свою головушку бедную и пощады просил: «Вот как уйду в рейс, так после – делайте тут, что хотите! Я их кормлю, одеваю, так сказать, а они мне – с гвоздями какими-то! Ты, дорогая супружница – ходишь с дрелью по комнатам? И ходи! Мамаша твоя с молотком – и пусть! Ходите себе на здоровье! Будто бы взял я -- встал с ящика сию же минуту -- бросил всё – и, в халате… и стал бы вам в стену втыкать вам какие-то гвозди! Втыкайте, но без меня! И уж как-нибудь подкупите-ка кресло, ножку дивана… Хорош гусь этот тестюшка наш -- тот ещё чудик! Нарезал виноградной лозы во дворе! Кто его звал?! А я должен, понимаешь-ли, прибираться?! И будь здоров! Артисты, понимаешь ли! Ну, будь здоров, Михал Михалыч!» 

У него всегда при себе, в боковом кармашке сорочки, -- телепрограмма на неделю хранилась. Интереса ради он делал сравнительный анализ американского сериала и случавшейся компании провинциалов, занимавшей высокие должности и посты в округе. В таких собраниях чаще всего звучало: «покушали», «выпили-покушали», «покушали в ресторане», «девочки», «бургер», «слегка перекусили», и, наконец, «ХОРОШО ПОКУШАЛИ». 

Как ни крути, а жизнь диктовала новую надобность – на вечер нужен был фрак. Глигорьев китель капитана дальнего плавания не прокатывал, тем более – оставлен на барже был. Куда лыжи вострить?.. Моша взял такси и мотанул на Поле Чудес -- в пределы базара. Купил там новый каблук для обуви, тюбик клея… Заскочил в полуконтейнер «Мир пакетов и пластика». Затем были: «Мир игрушек», торговой площадью в два с половиной квадратных метра! «Мир халатов», такой же площади, «Мир саун»,.. магазин поношенной одежды «Эксклюзивные вещи из Европы!», уличные киоски -- «Колбасный рай», «Рыбный рай», «Сырный рай»… Слышны были возгласы: «Дешёвая распродажа! Наш сэкондхэнд – лучший в городе!» 

Чёрный фрак, белоснежная рубашка, бабочка, белые носки, чёрные лакированные туфли! Гуманитарный гардероб сидел на Моше безукоризненно! Благоухание одеколона «Тройной»! «Главное знать меру! -- уверял Моша. -- Вот придём из рейса… и на чёрной «Волге» поеду я в «ПримавАру!» Это слово, переводящееся с молдавского как: «Весна», произносилось врастяжку, с ударением на «Ару». Оно никогда не прочитывалось в обратном порядке! 

Ресторан «Примэварэ» сохранял ещё шарм бессарабской старины. Обрамлённый колоннами, прочные полы из толстого бука... Примыкала терраса.

В Примаваре проводили досуг свой франты времён маршала… кондукэтора Антонеску, правившего в королевской Румынии до августа 1944 года. «Кондукэтор» -- предводитель, фюрер. Его прозвали Красной собакой: он был рыжий и проявил жестокость в ходе подавлении восстания в Галаце. С тех пор так и пошло: Красная собака! Спаситель румынской нации! В 1946 году состоялся суд и маршала Йона Антонеску расстреляли. Перед тем, как душа его в ад отправилась, он дважды выкрикнул: «Канальи! Канальи!» Впрочем, источники таких сведений нуждаются в проверке. Забегая вперёд, отметим, что в начале 21 столетия звучит что-то похожее: «Слава Україні! Героям слава! Тричі!» (трижды). «Слава нації! Смерть ворогам! Тричі!» Посмотрим, чем закончится это.  

Итак, ПримавАра... Услуги? Не извольте беспокоиться! Горячительные напитки? Из отходов лучших сортов бессарабских вин! Зайбер! Тыща-первый! Кудрик! Новак! Такие напитки разливались по алюминиевым кружкам. Не возбранялось закусывать снедью домашнего приготовления, принесённой с собою. Столы без скатерти. Оркестр музицировал. Оркестрантки – весьма и весьма полные гражданки неопределённого возраста. Одна из таковых -- мастерица на аккордеонах! Время от времени -- отпускала томный чарующий взгляд в сторону юного Моши... Моша отвечал ей взаимностью, оценивая габариты упомянутой то ли гражданки, то ли барышни... женщины... товарища… фитИцы (девушки)… При своих пышных формах бальзаковская фитица -- конечно же! не так расторопна была, в сравнении с молоденькими дамами в зале при кавалерах. Моша наличностью не швырялся. Он насыщался аккордеонною трелью, отпускаемой со сцены, медленно доедал тюльку и варёную колбасу, вальсировал головою, но зорко наблюдал соседние столики! Как только юные дамы покрывались румянцем, утомлялись от пищи и кавалера, Моша делал манёвр! Широким жестом приглашал на последний танец! Не кавалера, естественно. Даму!

Цыганчата, дежурившие у входа в ресторан, ловили алюминиевые вилки, разбрасываемые человеком во фраке! Представительный господин, прихрамывая, давал понять: в нумера! Заплатить обещался. И ни одна из дам не усомнилась в Мошиной честности. Ни единого раза!  

Тихо на улицах города, погасли окна. Половинка месяца, зацепившись углом за звезду, беспомощно болтается в небе; на покатых крышах средь частокола печных труб сидят молча коты толстомордые, самые бойкие из них, поблёскивая перламутром -- тянутся лапою вверх, колыхая светящийся полукруг… Стрекочут кузнечики, спят комары… 

Люська молилась. То ли в церкви Соборной, то ли в молельном доме… Где именно – Моша не заморачивался. Под супружеской подушкою хранился Люськин дневник в коленкоровом переплёте, на одной из страниц писано было Люськиною рукою:

«23 января. Cчастье женчины... В чём оно? Кто должен вершить его: мущина или женчина?...

15 апреля. Кто должен вершить его: мужчина или женщина? От кого оно как бы исходит? Безусловно от женщины. Женщина – это женщина! Она мать, хранительница семейного очага, если, конечно, она -- женщина, а не прикидывается ею. Она думает сердцем! Мужчины не поймут, что женщину надо любить, а не знать её. Вариантов не бывает. Если мужчина не разберётся в женщине, значит он в ней, наконец-то, и разобрался! Мужчина – это как бы плюс и минус, в нём столько всего намешано...  Каким должен быть мужчина? Безусловно, строгим. Обратите внимание, там, где в семьях строгость, там царит порядок и покой. Мужчина – растение! За ним нужно ухаживать и оберегать от житейских бурь, чтоб злым глазом никто не сломал. Но надо быть и деликатной! Чтобы крепкие его ветви не причинили тебе душевных страданий. И как к дереву, так и к человеку надо знать, как подойти.

Счастье -- это не с тем, с кем спишь, а с тем, с кем хочешь проснуться! И самое важное в мущине – это порядочность. Она, как девственная честь теряется один раз. Навсегда. Если б люди не портили себе жизнь своим собственным характером... Я это заметила...» 

Ползали крабы по дну Охотского моря, плескалась лососи в прибрежных речушках, Новосибирский академгородок писал формулы с запасом на будущее, в рабочих курилках Москвы яростно спорили, во Владимире -- списки очередников на покупку мебели, майонеза и чешской обуви. В Днепропетровске -- подпольное эротическое кино. Мосты в Югославии ещё не бомбили, печки на жидком топливе -- нафталицы – повыбрасывали на свалку. В югославской деревне Гроцка мастерили лодки для закупки транзитного топлива. В Киеве прикидывали в уме цену добываемого угля и выплавляемой стали, в переводе на франки,.. на хоздворе института языкознания -- поросёночка завели. Он был совсем ещё розовый, жалобно как-то похрюкивал... А спустя месяцы, доска в загородке зашевелилась… что-то там скрипнуло и, ощетинившаяся свинья, вырвавшись из расщелины, с победным визгом во всю улицу -- ринулась к луже! За околицей Муравлёвки колосилась пшеница, у набережной Дуная -- теплоход «Айвазовский». Белоснежный красавец! Предрассветные сумерки… музыка не играла.

 (Продолжение следует…)

-----------  

Уважаемые читатели, новые материалы на сайте мы стараемся размещать, примерно, раз в месяц. Сообщайте друзьям своим, оставляйте ссылки на наше независимое издание во всемирной сети. Вместе мы -- сила!

Новые музыкальные ролики, не вошедшие в раздел «Музыкальная шкатулка», вы можете отыскать на канале Youtube.com – «Дунайская волна» dunvolna.org

https://www.youtube.com/channel/UCvVnq57yoAzFACIA1X3a-2g/videos?shelf_id=0&view=0&sort=dd

2019 год